Опера в Москве: «Царская невеста» Дмитрия Белянушкина - смех и грех

Впервые за более чем 100 лет в Театре им. Станиславского и Немировича-Данченко поставили «Царскую невесту» Римского-Корсакова. Предыдущий спектакль самого Константина Станиславского образца 1926 года был классическим примером реалистической постановки. Версия же Дмитрия Белянушкина, ученика Александра Тителя, оказалась примером «ни рыбы ни мяса». Заявленная режиссером идея сценически никак особо выражена не была, а унылость и замедленность действия спектакля «оживил» лишь откровенно комический финал.

Герои интерпретации Белянушкина обитают в условном 2072-м году. По мысли постановщика, Россия вернула монархический строй. «У власти Государь, Царь и Великий Князь Иван Васильевич. Столицу и резиденцию Государя перенесли в Александровскую слободу. Общество стремится вернуться к традициям Руси и к словесному диалекту, который использовали 500 лет назад. Все стали одеваться в стилизованную одежду XVI-го века, используя при этом все блага научного прогресса», — сообщается в описании постановки.

На деле же все выглядело не так интересно и красочно, как об этом рассказал режиссер. Ну да, Грязной и опричники кутят и веселятся, облаченные в банные халаты — обитают они, между прочим, в модной гостиной с кожаной мебелью уже XXI-го века. Лыков и Бомелий — представители интеллигенции, в очечках и стильной одежде, последний так вообще одет как пижон, по последней европейской моде. Семейство Собакиных на фоне остальных выглядит патриархально — вот они как раз в стилизованных под боярскую Русь нарядах, все такие из себя правильные и хорошие.

Место пребывания героев — огромная башня, в которую они заперты и из которой им никогда не вырваться. Нельзя сказать, что эта сценографическая идея художника Александра Арефьева как-то поразила или вдохновила, но за счет интересной работы со светом это строение порой преображалось.

Режиссерских «штучек» совсем немного, но удачными их не назовешь. Любаша, например, в этом спектакле беременна, ходит с большим животом — видимо Белянушкин решил подавить на жалость, чтобы героиня не выглядела такой зловещей мстительницей.

Что ж, отчасти он справился со своей миссией. Но главный гэг заключен в финале, который с тем, что написано у Римского-Корсакова, ощутимо расходится. Появляется Любаша — все еще с животом, но теперь уже без косы и с очень модной короткой стрижкой и глазами подведенными в стиле «А я хорошая мадам Брошкина». На словах «режь меня, голубчик» Грязной вместо того, чтобы убить Любашу, одним ударом обращает наземь Бомелия, а затем поет «Страдалица невинная, прости», стоя перед любовницей. Обращается он к ней и их общему ребенку, а только потом уже к Марфе.

Но и это еще не все. Опричники уводят Григория, а Любаша, осознав, что ее «поезд ушел», убивает себя из пистолета. Марфу вывозят в 4-м действии на инвалидной коляске — видать, от психической болезни у неё и ноги отказали. На откровение это решение вообще не тянет и выглядит как штамп — каждый второй оперный режиссер пользуется этим трюком (вспомним недавнюю «Норму» Адольфа Шапиро).

Из исполнителей, выступавших в первый день, запомнились лишь двое. Елизавета Пахомова (Марфа), обладательница тончайшего и очень выразительного лирико-колоратурного сопрано, долгое время артистка хора театра, а с этого сезона его полноценная солистка, доказала, что и сейчас среди молодежи есть интересные голоса. Хрустальный голос, манкость звуковедения, настоящий славянский тембр — все ей сыграло только на пользу.

Другой любопытный артист — Кирилл Матеев (Бомелий). Обычно роль придворного медика поют характерные тенора, но у Матвеева драматический и темный тембр — благодаря этому образ героя приобрел совсем новые и неожиданные краски. Нет и в помине инфернальности и стариковского ехидства, появилась сладострастность и обаятельность молодого любовника. Запишем это в копилочку плюсов.

Упомянем и Антона Зараева (Грязной). Любовной страсти в его Григории не было совсем, зато присутствовала абсолютная безбашенность и истинное злодейство. Обычно этот персонаж вызывает хоть капельку сочувствия, но точно не в данном случае.

Дирижер Ариф Дадашев, обещавший в предпремьерном интервью уйти от исполнительских штампов и продемонстрировать авторские темпы и новые штрихи, на деле лишь пару раз отошел от традиционного прочтения, когда темп действительно ускорился. В музыкальном отношении чуда тоже не произошло — звук у оркестра был какой-то безэмоциональный, слишком зажатый и собранный. Но скажем спасибо за исполнение произведения без купюр — в оперу вернулась красивейшая большая хоровая сцена в начале второго акта, которую в спектаклях Большого театра и Новой Оперы безжалостно выкинули.

---

Текст: Филипп Геллер

Фотограф: Милана Романова, МАМТ