"Евгений Онегин" по-немецки

Когда ты находишься за границей, сходить в театр, чтобы послушать русскую оперу, вдвойне увлекательно. В первую очередь, хочется увидеть, какой иностранные режиссеры-постановщики представляют себе Россию и как воплощают на сцене “русский характер”; во-вторых, интересно узнать, каким образом певцам, не владеющим русским, удается справляться со столь сложным для произношения и пения языком. С такими мыслями я посетила спектакль “Евгений Онегин” в Komische Oper Berlin в постановке Барри Коски.

Первое впечатление было вполне приятным: залитый солнцем зеленый луг, милые дамы средних лет разливают по баночкам варенье и разговаривают о молодости и былой любви, Татьяна читает, Ольга поет… Идиллия. Удивительно, что героини одеты не в ситец “в цветочек”, как это обычно бывает в иностранных постановках русских опер, а во вполне благородные однотонные наряды естественных оттенков, напоминающие минималистичные коллекции японской фирмы Uniqlo. (Забегая вперед, скажу, что “цветочек”, к сожалению, все же появился во втором акте – видимо, без этого нет России в понимании иностранцев).

Как нет России и без народных песен с “ой, люли-люли”, “дружочками”, “ноженьками” и прочими ласкательными извращениями, но тут не придерешься, ибо это прописано в либретто по воле Чайковского. Кстати, слушая эту оперу, каждый раз удивляюсь, что же вдруг случилось с великим композитором, автором замечательных балетов и прекрасных опер “Пиковая дама” и “Иоланта”: почему “Евгений Онегин” вышел у него вампучным до безобразия? Даже пришлось посочувствовать иностранным режиссерам, у которых, в действительности, нет особого выбора, а потому приходится воспроизводить на сцене жизнь сельских жителей во всей красе. Да, я понимаю, что Ларины живут в деревне, но почему вокруг них то и дело ходит-бродит крестьянский люд, распевающий направо и налево свои песни, – совершенно не понятно. Герои оперы “Чародейка”, допустим, проживают в старорусском Нижнем Новгороде, но там сельские жители и их фольклор не заслоняют собой главных героев.

Партии Татьяны и Онегина у Чайковского – сплошной речитатив с минимальным количеством мелодических решений. Я понимаю, что Пушкин писал стихами, но зачем эти стихи переносить на сцену и представлять в таком монотонно-скучном виде? Ритмические акценты в ариях героев, к слову, расставлены совершенно странным образом – такое ощущение, что оперу писал иностранец. Ну всем же понятно, что во фразе “Вот он” главным является слово ОН, а не ВОТ, так почему же сильная доля у композитора вовсе не там? Таких примеров в этой опере тысячи: “ЧТО я могу еще сказать?” вместо “Что я могу ЕЩЕ сказать?”, “Меня презреньем НАКАЗАТЬ” вместо “Меня ПРЕЗРЕНЬЕМ наказать”, “Я никогда б не знала ВАС” вместо “Я никогда б НЕ ЗНАЛА вас” и прочее. “Евгений Онегин” написан поперек музыкальной логики, мелодики речи, поэтики романа Пушкина… Чего только стоит юная и женственная Ольга с голосом бабушки (это я про контральто). Единственное светлое пятно – партия Ленского, правда, она строится на бесконечном повторении одного и того же мотива, но “Куда, куда вы удалились” спасает ситуацию. Также весьма приятна и музыкальна роль месье Трике. И, конечно, необходимо отметить хоровые сцены, которые всякий раз “вытаскивают” русские оперы.

Кстати, варенье оказалось для Барри Коски каким-то особым символом и чуть ли не одним из действующих лиц в его постановке: оно появляется время от времени на руках героев, является средством для передачи любовных писем, с помощью него ведут разговоры и флиртуют... Таким же “героем” стал и лес, под кроной которого скрываются в особо драматичные моменты Татьяна, Евгений, Владимир, Ларина и другие. Ну хорошо, что хоть медведей нет, уже приятно. Зато в постановке Ковски, конечно, присутствует алкоголь, правда, почему-то не водка (а как же стереотипы?), пьяные Ленский и Онегин и насилие по отношению к женщинам. Кстати, весьма примечательно: Ленский бьет (то есть любит) Ольгу, а Онегин Татьяну – нет. Только в финале оперы он проявляет по отношению к ней садитские наклонности, но уже слишком поздно, ибо “я другому отдана и буду век ему верна”.

В понимании режиссера Татьяна – малолетняя истеричка с гормональным дисбалансом: то она смеется, как ненормальная, то рвет на себе волосы и юбки, то бросается Онегину на шею, то целует его взасос. Временами ее “приступы” весьма забавны, порою – вызывают раздражение и недоумение. Так и хочется спросить: ну так что вы хотите от нее, раз она нездорова? В остальном, постановка Ковски довольно классична: Ленский в Онегина из ружья не целился, любовного романа между ними не было – все цивильно и спокойно.

Что касается произношения певцов-иностранцев, то, честно говоря, я ожидала чего-то похуже: в стиле “Царской невесты” Дмитрия Чернякова из Staatsoper с приколами вроде “чего носки повесили”. Ошибки, конечно, были, понимать на слух, что пытаются выразить артисты, было сложно, но, извините, сейчас и русские певцы поют на русском так, что ни одного слова не разобрать, так что тут предъявить особо нечего. Видно, что работа над языком была проделана большая: правильно озвучивались даже сложные русские звуки вроде “ы”, “ч”, “щ”. К сожалению, разочаровала исполнительница партии Татьяны Nadja Mchantaf. Конечно, ее роль самая большая по объему, и текста певице учить немало, но что же тут поделать? Раз назвался груздем, то полезай в кузов... и не пропускай большую часть согласных. Надеюсь, в будущем недочеты в произношении будут ею устранены, а вместе с ними и недочеты в плане вокала.

Русские звуки как-то странно повлияли на ее пение: звук стал глубоким, грузным, голос проваливался и ближе к концу оперы звучал не в фокусе, так что певицу практически не было слышно. Певец в роли Онегина – Günter Papendell – страдал из-за тех же проблем. Но, конечно, никто не превзошел помещицу Ларину (Christiane Oertel), в пении которой не было ни одного живого места, из-за чего то и дело “разваливались” все ансамбли. Хочется похвалить русскую няню Маргариту Некрасову, которая и вокально, и “произносительно”, и актерски была на высшем уровне – лучшее выступление за вечер. Певец в роли Гремина чуть ли не единственный пел при помощи диафрагмы, так что его одного было слышно всегда, даже с оркестром, но голос артиста звучал несколько стерто и надрывно, особенно на высоких нотах.

Одним словом, интересное впечатление оставил вечер: немного обидно, что режиссеру не удалось избежать стереотипов о русских и до конца понять произведение Пушкина и Чайковского., но, с другой стороны, вполне возможно, что итальянские, французские и немецкие оперы в постановке Большого, Мариинского и других русских театров представляют собой еще более страшное зрелище, так что не будем судить… да не судимы будем.

Фотографии Iko Freese, Komische Oper Berlin