Анна в кругу мифов

Вдоль линии занавеса проложены игрушечные рельсы. По ним едет маленький паровозик. Он пересекает просцениум и, словно обогнув кулисы и задник, выезжает опять. Так замыкается круг, внутри которого живут герои новой постановки Джона Ноймайера. «Анна Каренина» на музыку Чайковского, Шнитке и Кэта Стивенса продолжила ряд ноймайеровских обращений к литературной классике. Спектакль сочинялся сразу для трех трупп. Правом первой ночи еще летом воспользовался руководимый хореографом Hamburg Ballet. В ноябре новинку предстоит освоить Национальному балету Канады. Но московская премьера, случившаяся в конце марта, – не просто очередная остановка на пути. В Большом театре партию Анны станцевала Светлана Захарова – балерина, вдохновившая Ноймайера обратиться к Толстому.

Сотрудничество балетмейстера и артистки сложилось на редкость счастливо. С прозорливостью ювелира, гранящего алмаз, Ноймайер угадал и выявил не раскрытые до сих пор возможности исполнительницы. Он последовательно показал Анну, охваченную страстью, чувствующую себя падшей, окрыленную мечтами о новой жизни, разочаровавшуюся в них; свел героиню с Карениным, с Вронским, с сыном Сережей – и все это в танце, ведь именно через танец Захарова способна раскрыть любой образ. Со своей стороны, балерина углубила до символов многие бытовые мизансцены. Ее Анне достаточно было сесть рядом с мужем, чтобы мы увидели не просто жену, а соратницу, поддерживающую Каренина в государственной карьере. Ей достаточно было бросить беглый на страницы журнала, чтобы убедить в незаурядности своих интересов. Когда она входила в дом Облонских, пара мимолетных, едва уловимых движений свидетельствовала, что и сама Анна сознает, как неуместно ее великолепие оттеняет небогатый быт брата. Когда она подбегала к травмированному Вронскому, жесты предательски выдавали в ней леди, снизошедшую до мальчика. А если героиня ощущает неравенство отношений, то какая может идти речь о счастье? И княжна Сорокина появлялась в истории как материализация собственных комплексов Анны.

Конфликт острого ума и богатого духа, точное понимание своей роли и усталое разочарование в ней составляли зерно переживаемой Анной трагедии. Слишком молодая для того, чтобы смирить чувства, и слишком взрослая для того, чтобы безоглядно следовать за ними, оторвавшаяся от прежнего, допускавшего свободный выбор социального положения и не сжившаяся до конца с новым, где все подчинено нормам публичной благопристойности, не готовая на компромиссы и сбившаяся с прямого пути, она была обречена на блуждание в замкнутом кругу порывов и сомнений, на разрушающую счастье рефлексию, в итоге – на потерю всего. Пластика выброшенной на берег рыбины, предложенная Ноймайером для финальных сцен и с пугающей достоверностью воплощенная Захаровой, завершила сценический портрет героини. Ценный сам по себе, этот портрет служит стержнем, на который нанизано действие спектакля.

Литературный первоисточник, как всегда у Ноймайера, интерпретирован с точностью подстрочного перевода и с поэтической свободой парафраза. Сюжет Толстого воспроизведен в космополитичных формах современного быта. Крупный министерский чиновник в романе, в балете Каренин выступает перед избирателями. По принадлежащим Левину полям колесит настоящий трактор. Вронский вместо скачек играет в лакросс, и его помолвку с Кити Щербацкой празднуют на светской вечеринке. Все предъявленные постановщиком реалии ведут к нашим дням, но искать в спектакле какую-либо злободневность или обличительные тенденции бессмысленно. Ноймайеру важны не артефакты, а мифологемы европейской культуры. Из них он выстраивает картины одна другой восхитительнее. Согласная и обеспеченная жизнь Карениных, прекрасная молодость Кити и Вронского, благодушные мечты Левина на сене, под огромной луной, итальянский отпуск с подернутым облаками небом и вином на деревянном столе показаны без тени осуждения. Лишь изредка к авторской интонации подмешивается нотка иронии. О ней сигнализируют расставленные хореографом тут и там микроотсылки к своим прежним работам. В новом балете Левин наследует американский антураж и часть танцевальной характеристики Ленского из «Татьяны». Кити сопровождают на свадьбе подруги в розовом – двойники тех, с которыми шла навстречу зефирному счастью принцесса в «Русалочке».

Мир простых житейских радостей образует пространство трагедии. Его по частям постигает, в нем неизменно разочаровывается Анна. И когда, в ответ на сомнения героини, этот мир надламывается, его раз и навсегда установленный рациональный порядок нарушается. В глубине сцены все ближе и ближе к семейным группам пробегает Вронский, вторгающийся в жизнь Анны откуда-то с задворок подсознания. Муж и любовник приходят к ней в одинаковых костюмах, похожие до неразличимости, и выбор между ними делается бессмысленным. Княжна Сорокина маячит на горизонте итальянских сцен задолго до реальной встречи с Вронским.

Мотивированное изнутри переживаниями Анны, развитие сюжета внешне подчиняется музыкальному материалу. Компиляция произведений трех столь различных в своем творчестве композиторов, как Чайковский, Шнитке и Стивенс, предполагала построение спектакля по принципу сюиты. Ноймайер широко использовал возможности сюитной формы, сочинив несходные по масштабу и структуре эпизоды. Среди них есть простые зарисовки на тему конкретных событий, порою весьма неожиданные (Вронский, узнав о беременности Анны, разражается монологом, полным радости отцовства). Есть и развернутые ансамбли, такие как центральный квинтет первого акта, где спутываются в клубок отношения Анны, Вронского, Кити и Левина, и зловещим вестником судьбы мелькает призрак станционного мужика. Есть дуэты, продолжающиеся без провисания чуть ли не по десять минут. Есть сцены, почти лишенные танца, – безумие Китти. Есть и, кажется, не имеющий аналогов в мировом театре опыт приложения к сюжету принципов сонатного аллегро. В экспозиции, идущей под музыку «Торжественной увертюры на Датский гимн», главная партия отдана картинам публичной и семейной жизни Карениных, побочная – игре Вронского и его друзей в лакросс. Одни фрагменты (дуэты Анны с Вронским и сыном) группируются в последовательные цепочки. Другие (монологи Левина под Стивенса) складываются в циклы, прошивающие спектакль насквозь крупными стежками. А постоянное соседство Чайковского и Шнитке формирует ту двойную оптику, через которую рассматривается каждая линия действия.

Лирика XIX века все время поверяется гротескным трагизмом века XX-го. Чайковский сопровождает скоротечные радости, тихие драмы и грустные утешения. Шнитке переносит героев в атмосферу жестоких мук и жутких галлюцинаций. Под Шнитке Долли обнаруживает измену Стивы. Под Чайковского она смиряется со своей участью и находит покой в заботе о детях. Под Чайковского Анна и Вронский бросаются в объятия друг друга. Шнитке отражает их страсть в кривом зеркале сарказма, и в параллель к первому неоклассическому дуэту Ноймайер ставит еще один, черный, решенный в острой и дерганной пластике. Под Чайковского Левин залечивает душевные раны Кити, Лидия Ивановна возвращает к жизни Каренина, Анна играет с сыном и тоскует по нему. Под Шнитке она мучается родами и болезнью. Под Чайковского перемещаются, поворачиваются, разграничивают разные места действия светлые щиты декораций. Под Шнитке они сдвигаются, и в открывшейся изнанке мира, на перепутье дорог, среди бредущих по своим делам людей с чемоданами встречаются Анна и Вронский.

Две музыкальные сферы сталкиваются в начале второго акта во время итальянских каникул, когда рушатся все надежды, и события устремляются к развязке. Две сферы наползают друг на друга в одной из петербургских картин. По либретто Анна приходит в Большой театр смотреть премьеру «Евгения Онегина» (письмо Татьяны звучит в оркестре). На сцене же она встречается с Татьяной из пролога одноименного балета Ноймайера. Белое видение, пребывающее в «паутине снов», напоминает о мире иллюзий, грез и фантазий, где укрывались от безжалостной реальности прежние ноймайеровские герои, и куда хореограф закрывает дорогу Анне. Она сама отказывается от этого пути, беря на себя роль прагматика-Онегина и разрывая протянутое Татьяной письмо.

В общем рапидном танце, как бы в замедленной коде, мимо главной героини еще раз проходят все персонажи спектакля. Уезжают в кулисы декорации, распахивая серый горизонт. На просцениуме размыкаются рельсы. Игрушечный паровозик терпит крушение. Анна спускается через люк в театральную преисподнюю. С ее гибелью распутываются остальные сюжетные узлы. Каренин (чуть-чуть уставший и покорный обстоятельствам у Семена Чудина) связывает жизнь с Лидией Ивановной (в исполнении Аны Туразашвили превратившейся в современную мадам де Ментенон). Кити (игра Дарьи Хохловой поначалу заставляет вспомнить актрис «золотого века» Голливуда, но в безумии выдерживает проверку крупным планом кинопроекции) вновь обретает себя в браке с Левиным (Денис Савин слегка сбавляет заданный постановщиком градус юношеского максимализма). Включается в круг полудетских-полувзрослых обязанностей Сережа (партия поставлена для взрослого танцовщика, и Григорию Иконникову, исполнившему ее в первом составе, удалось решить весьма непростую актерскую задачу – не выглядеть странно или смешно в роли ребенка).

Хэппи энд? В каком-то роде. Но ведь Каренину на самом деле была дорога жена, Кити действительно любила (да и только ли в прошедшем времени любила?) Вронского, а Сережа лишился матери. И вот Каренин, Вронский, Левин, Сережа и Кити собираются под занавес у разверстого люка, на пустынной земле. Им предстоит заново отстроить сметенный трагедией мир.

Фото Дамира Юсупова, Большой театр